Дмитрий Бертман: «Я основал под диваном свой первый театр»
10 Августа 2020 О ГИТИСЕ
Профессор, заведующий кафедрой режиссуры и мастерства актёра музыкального театра ГИТИСа, народный артист России, генеральный директор – художественный руководитель театра «Геликон-Опера» Дмитрий Бертман поделился с журналом «Театрал» своими воспоминания о маме, в которых рассказал, как театр стал неотъемлемой частью его жизни.
«С маминой же подачи я основал под диваном свой первый театр. У меня там были кулисы и падуги, двигались цветные фигурки, а декорации прятались в диван. Постепенно репертуар разрастался, и я построил новую сцену на одной из полок стеллажа. Мама делала вид, что так и надо. Она не мешала мне «заниматься творчеством» даже тогда, когда я издевался над гостями. Например, выключал в комнате свет, но включал его «на сцене» и ставил пластинку с какой-нибудь оперой, дескать, вы в театре. Через пять минут гости, конечно, сбегали.
Но однажды пришёл Кама Гинкас:
— У тебя «Лебединое озеро» есть в репертуаре?
Я поставил ему пластинку. И вдруг смотрю — он сидит и никуда не уходит. Говорит:
— А можно этот фрагмент повторить?
Я отвечаю:
— Нет, в балете так не бывает — надо слушать до конца.
Дослушал до конца, говорит:
— Ещё хочу.
Я поставил снова. И потом фрагмент «Лебединого озера» он взял в свой «Вагончик» во МХАТе...
Моим театром заинтересовалась и Гета Яновская:
— Вся нижняя машинерия у тебя есть, а верхней не хватает, — сказала она. И вместе с Гинкасом на школьные линеечки мы навязали нитки. С того времени у меня были подъёмные декорации. А вскоре папин друг Владимир Бугров на мое 10-летие сделал подарок — принёс огромный подмакетник размером с два телевизора «Рубин». Поворотный круг был из проигрывателя, а планшет сцены застелен пенопластом, там размещались софиты из ёлочных гирлянд и даже рампа!
И тут я снова почувствовал, что мама одобряет мои театральные опыты, поскольку она позволила мне из своего свадебного платья (а ведь для женщин это самая памятная вещь гардероба) вырезать кусок на занавес. Кстати, позже этот подмакетник мне помог, когда я учился в ГИТИСе и весь мой курс сдавал с его помощью экзамены. Помогли и декорации, которые мама продолжала бережно хранить.
Несколько раз в неделю мама водила меня в музеи, а главное — в консерваторию. И я слушал Рихтера, Гилельса, Архипову, Образцову... Но когда в школе получал плохую оценку, мама знала, как меня наказать:
— В театр не пойдёшь.
Я садился на кухне у окна (в такие дни почему-то всегда шёл дождь), рыдал и всхлипывал:
— Там Мими умирает, а я дома торчу.
В первом классе мама отвела меня в музыкальную школу, чтобы я занимался фортепиано. И это было очень тяжело: при своем абсолютном слухе я был ленив. Дома всегда была куча пластинок. Я брал запись Гилельса, слушал и через 5 минут играл, как Гилельс. И так до 4-го класса. А в 4-м классе открылось, что я не знаю ни одной ноты. Начался кошмар — ежедневные занятия сольфеджио.
Мама хотела, чтобы я стал пианистом, но я сделался режиссёром. У меня была очень хорошая рука, техника, все учителя говорили:
— Надо в училище, в «Мерзляковку», в консерваторию...
Но мне это всё не нравилось. Разве что любил играть для себя. Спустя годы, я понял, как это хорошо, когда владеешь инструментом. Можно взять клавир, поиграть дома и разобраться, что к чему. Мне это помогает при постановке спектаклей, и за это я маме безмерно благодарен.
Первый инструмент, на котором я занимался, стал моим любимым инструментом, хотя он и был очень плохой — деревянное полированное пианино «Заря», купленное мамой в кредит. Когда я допускал очередную оплошность, мама нажимала на скрипучую педаль и говорила:
— Это Баба-яга.
В недрах пианино жили и «птички», и «волк», но самым большим наказанием была вот эта скрипящая педаль с Бабой-ягой. Инструмент активно участвовал в воспитании — и вкус к музыкальной драматургии тоже пошел оттуда.
Нравился мне и балет. В третьем классе я повесил объявления на все столбы по дороге из школы домой: «Набирается труппа для балета “Лебединое озеро”». И к нам домой повалили люди, спрашивали: когда начнутся занятия? Мама сначала не понимала, о чём речь. А мне просто очень хотелось станцевать там Коршуна, мне так нравились его крылья! За такие проявления любви к искусству мама меня никогда не наказывала.
А во время моей учёбы в ГИТИСе она вдруг утратила своё влияние на меня. Я ведь все время пропадал в институте», - вспоминает Дмитрий Александрович.
Полную версию интервью читайте на сайте журнала «Театрал».