«Петербургский театральный журнал» опубликовал рецензию Марины Дмитриевской на спектакль Мастерской Олега Кудряшова «Толстая тетрадь»

Фото: Александра Авдеева

ПРОЗА КРИСТОФ И ПОЭЗИЯ ПЕДАГОГИКИ

«Толстая тетрадь». А. Кристоф.
ГИТИС, Мастерская О. Кудряшова.
Режиссер-педагог Татьяна Тарасова, художник Ольга Галицкая.

Сначала они прихлопывают муху, ползающую по столу. Или таракана? Убийство насекомого будет бескровным, но мальчики-близнецы в этот момент перестанут быть теми, кто «мухи не обидит».

Потом – назло бабушке-«ведьме», в деревню к которой привезла их мама, чтобы они не умерли с голода, – самовольно зарубят курицу. И символично измажутся кровью. Впервые.

Позже они устроят взрыв, который изуродует служанку ксендза, давшую им первый сильный сексуальный опыт.

Потом спокойно переживут смерть горячо любимой матери, погибшей при бомбежке.

Помогут отправиться на тот свет бабушке.

Откопают и будут шлифовать до блеска скелет матери.

В финале хладнокровно отправят через минное поле отца, чтобы тот подорвался и таким образом дал возможность одному из них перейти границу – след в след.

Мотивы каждый раз будут разными, в том числе и гуманистическими (Служанка, например, дразнила куском хлеба голодных измученных военнопленных и была наказана за бесчеловечность, а Бабушка сама приказала отравить себя, если сляжет и станет овощем). Мотивы будут разными и непросто будут даваться близнецам. Точнее – у них вообще не будет мотивов, только действия. Самый жестокий «воспитательный роман» ХХI века, написанный в форме бесстрастного дневника двух мальчиков, не содержит персонажной рефлексии. Это лапидарный текст, в котором только фиксация происходящего.

Близнецы тренируют себя на выносливость, они – дети войны и расчеловеченного мира – учатся выживать «по законам военного времени» и по тем же законам планомерно совершают одно главное убийство – убийство человеческого в себе.

Или это убивают обстоятельства?

Гениальный «воспитательный роман» Аготы Кристоф «Толстая тетрадь», роман о крахе гуманизма как такового, о формировании нового мира во время Второй мировой, играют студенты 3 курса мастерской О. Л. Кудряшова. Думаю, работа над таким материалом – это тоже «воспитательный роман» и «педагогическая поэма». Возраст актёров почти равен возрасту выросших к финалу мальчиков-близнецов. И это тоже тренировка. На точность, реакцию, ритмичность, искренность.

Они лишь в начале третьего года и проучились всего ничего, но юное мастерство, пластическая виртуозность, которой традиционно славятся «кудряшовцы», и психологическая точность (которой я не ожидала, в отличие от ожидаемой пластичности и внутренней ритмичности) удивительны. «Толстую тетрадь» ставили Борис Павлович в Кирове, Алексей Крикливый в Новосибирске, Александр Янушкевич в Перми. Учебный спектакль Татьяны Тарасовой становится в ряд с ними, он событие не только в ряду учебных работ, но, думаю, и вообще (поскольку «на потоке» уже месяц отсматриваю разный театр – от программы «Золотой Маски» до текущего московского репертуара, – имею право на такой вывод).

Как теперь принято говорить, «олдскульный» спектакль (то есть, хорошо разобранный, проработанный – так я перевожу для себя этот маркер театральной «старорежимности») сочетает психологическую точность, условный (часто мимический и пластический) ход. Вот, например, почти «балетная» сцена любви Матери и Отца на столе, под которым, как основание их жизни, как подпорка мира семьи, сидят, словно два львенка, мальчики, обнимающие ножки стола. Или вот сцена со Служанкой, которая, соблазнительно растянув меха гармошки, расставив ноги под легкой юбкой, мурлычет «Как у нас в садочке розочка цвела». (Замечу в скобках, правда, что в спектакле Павловича именно Служанка именно растягивала именно меха именно гармошки, и вообще-то это уже общее театральное место, но «сексуальный» шорох мехов действует почти физиологически вкупе с юной чувственностью Серафимы Гощанской).

Студенты легко рисуют собою в пространстве полноценные образы, хотя у каждого, кроме «сквозных» персонажей-близнецов, – по одному-два эпизода, и каждый только страница толстого дневника. А рядом «рисует» компьютер: мелькают названия глав, легкие абрисы персонажей (и Мама – Софья Шидловская почти так же прозрачна, легка и тонконога, как и ее компьютерное изображение), а также два таракана… Это убитые тараканы или это два мальчика-близнеца (Сергей Кирпиченок и Владислав Медведев) – не все ли равно?..

Мир сразу опрокинут: стол стоит вертикально, мы видим склоненные головы мальчиков, их руки, протянутые к первой жертве. Мир опрокинут войной, и почти каждый персонаж будет «зависать» на плоскости стола (это не только красиво и не только «зачетно» по сцендвижению, но и образно, это картина невесомости, перевернутости, да и каждый на этом столе – муха). Вот из-за стола появляются тонкие ноги Заячьей Губы (запомним имя Дарьи Верещагиной), потом вся она –враскорячку, похожая на косиногу, – появится на столе: нелепое существо, жаждущее любви. И она, и все остальные – насекомые этого мира.

В спектакле точно работают лаконичные сценические образы: коляска с землей могила матери, которую разрывают близнецы (Кирпиченок и Медведев похожи на молодого Олега Меньшикова, но похожи именно вместе, в своем синхронном плаванье), этот стол, пустые чемоданы, оставшиеся от Сапожника, ложка, болтающаяся часовой стрелкой – без времени… Метафоры спектакля ясны, но не превалируют в сценическом тексте, посвященном, конечно, студентам, их «крупному плану».

В финале романа швейцарской писательницы венгерского происхождения (а финал этот касается уже послевоенного времени, поделившего Европу на два мира) близнецы – единое целое, натренировавшее себя на голод, холод, молчание, боль и бесчувствие, – наконец, разделятся. Так по каждую сторону границы окажется половинка расчеловеченного существа. Значит, обречен послевоенный мир в целом. По сути, роман Кристоф – тезис в философской дискуссии о том, жив ли категорический императив после Холокоста. Если верить «Толстой тетради», – нет. Но если верить «Толстой тетради»- спектаклю, то мир не обречен. Или, по крайней мере, не обречен театр.

И гитисовская школа – тоже.

Источник: «Петербургский театральный журнал»