Выпускница ГИТИСа Виктория Толстоганова: Уверенность мне дал Леонид Ефимович Хейфец

Одной из самых интересных премьер 42-го Московского международного кинофестиваля стала лента «На дальних рубежах» режиссёра Максима Дашкина, в которой главную роль сыграла выпускница ГИТИСа Виктория Толстоганова. В интервью «Вечерней Москве» актриса рассказала о работе над фильмом, что для неё театр и почему она выбрала ГИТИС.

— Виктория, как к вам попала роль Марии в фильме «На дальних рубежах»?

— Когда я пришла на пробы к режиссёру Максиму Дашкину, я уже ни на секунду не сомневалась, что буду играть эту роль. Ещё читая сценарий, я поняла, что текст именно такой, каких я жду и люблю: малословный, очень аскетичный во всех проявлениях — и эмоциональных, и даже визуальных. Это такая история, прочитав которую думаешь, была ли она, или не было вообще. Не могу сказать, что героиня — это совсем я. Но в любом случае она некий очень понятный мне персонаж. В ней есть что-то мое.

— Правда, что в кино иногда больше слов дает молчание, некое внутреннее? Ведь актерская игра — не просто механические действия?

— Конечно, если в зрителях рождается некая эмоция, то это не просто механические действия. А что касается молчания — мы же не только в кино, но и в реальности часто не так много говорим. Ошибочно считать, что текст существует как-то отдельно. В жизни мы говорим очень мало, все выражаем эмоциями, просто не замечаем этого. Мне кажется, в этом фильме у актёров была прекрасная возможность просто быть, стараться всё чувствовать и проживать. И если это у нас вышло, то такого результата мы все и ждали, к нему и стремились — чтобы у нас получилось не то, чтобы даже молчать, а просто жить в кадре.

— Чувства, которые испытывает ваша героиня, довольно тяжелые. И если мы знаем, что человек, которому изменяют, испытывает ревность, то как назвать то, что переживает человек, который изменяет, как ваш персонаж?

— Моя героиня будет жить с большим мучительным чувством вины, а оно всегда приходит наплывами к человеку. Во многом именно наша героиня — женщина, как трава. Нехотя, по ходу принесла разрушения, но уцелела сама. Выжила и отряхнулась, словно ветер траву повалил, а потом та снова встала, когда он закончился.

Со стороны может показаться, что Мария даже бесчувственная в чём-то. Но женщина на самом деле единственно, в чём может выиграть у мужчин — в стойкости. Мужчины сильнее по своей сути, и бороться с ними на их же территории бессмысленно. Если они изменяют, то делают это, зачастую даже не испытывая чувства вины. По крайней мере в нашем восприятии мужского и женского мира. У женщины же всё сложнее и тоньше. Поэтому если она бьет, то делает это другим способом. Отчасти это какая-то месть мужчинам за их измены, за то, что они причиняют женщине боль, мне так кажется.

— Съёмки проходили в «мужском мире» — на военной базе в Киргизии. Как вам там работалось? Была ли какая-то особая атмосфера?

— Мне кажется, что 70 процентов фильма дало то место, в котором мы снимали. Оно диктовало половину эмоций. Ещё сыграло свою роль и время года, когда проходили съёмки. Летом в тех местах все цветет и благоухает. Мы же работали зимой. Хотя там никогда не бывает снега, но ветер такой, что буквально сносит с ног — иногда пройти невозможно. Сама природа там очень крутая, сильная. Пересилить её нельзя. Ты растворяешься в ней и понимаешь, что вообще ничего не значишь. Она какая-то невероятная — и очень красивая, и в то же время властная, подчиняющая себе всё. И во многом фильм из этого соткан. Честно говоря, он мне нравится — вижу в нём только хорошее.

— Расскажите подробнее про локации...

— Это удивительное место. Удивительные полуразрушенные пятиэтажки, в которых живут люди. Там совершенно отсутствует нормальный быт, и это даёт истории некие дополнительные краски. Из тех мест очень хочется поскорее сбежать, потому что непонятно, как вообще там живут люди, что едят, как они справляются со всем этим. Мы жили в очень странных условиях. Это не значит — «как там плохо, как было тяжело». Нет. Жить вообще можно везде, это понятно.

— Во время съёмок вы жили в гостинице? Это же отличается от того, как живут остальные люди. Могли ли вы наблюдать за местными?

— Наша гостиница соответствовала тому, что было вокруг. Она была ничем не лучше домов, в которых живет местное население. Там нет такого понятия, что есть что-то лучше или хуже. Кстати, в домах, в которых мы снимали, действительно живут военнослужащие. Хотя ничего ужасного в целом там нет — не обваливаются потолки, есть горячая вода. Но всё равно ощущается какая-то скупость жизни. Там вообще все люди так живут, хотя, конечно, зарабатывают по-разному. И в Бишкеке, который находится часах в трёх езды, всё совсем по-другому, ведь это столица Киргизии. Но мы жили в самом бедном месте. Дальше, конечно, есть уже туристические поселения, которые совсем другие. Наверное, режиссёр специально выбрал это место и погрузил нас в какое-то просто удивительное окружение. Эта атмосфера, запах, когда кажется, что ты находишься на какой-то свалке или стройке, а потом поворачиваешься, и на тебя смотрит гора, красивее которой нет ничего в жизни, — это очень круто!

— Наверное, за свою актёрскую карьеру вы многое видели. Кстати, я читала, что вы уже в 11 лет решили стать актрисой и никакой другой специальности не рассматривали. У вас всегда была уверенность в этом?

— На самом деле я в 11 лет еще не решила, что буду актрисой. Но действительно тогда я хотела заниматься в театральной студии, мне нравилось. Сразу после окончания школы я побоялась поступать, пропустила первый год. Мне казалось, что я не поступлю, что вообще я никакая не актриса. Но мой руководитель, наш режиссёр в театральной студии — Тюкавкин Александр Николаевич, который, так получилось, учился у тех же педагогов, у которых я потом занималась в ГИТИСе, сказал: «Да ладно, куда ты будешь поступать? У тебя есть еще какое-то место, кроме театрального? Не придумывай!» А я действительно очень боялась. И говорила себе, что, может быть, действительно хочу поступить в Губкинский университет, который находится напротив моей школы. Я даже ходила туда на курсы физики и математики. Хотя ничего в этом не понимала — там будто на китайском со мной разговаривали. И в какой-то момент я подумала, что Тюкавкин прав. Наверное, другой истории у меня и не могло быть. Хотя тогда я совсем не была в себе уверена.

— Позже уверенность появилась?

— Когда я начала учиться и стала заниматься профессией, в студенческие годы, наверное, какая-то уверенность появилась. Её давали мне Леонид Ефимович Хейфец и педагоги, которые со мной занимались. Все шло уже от них и от моего стремления в театр. О кино я тогда совсем не думала. На кинопробы, которые случались раз в месяц, не ездила. Думала, зачем это надо. Театр — это храм, а съёмки — какая-то ерунда и не стоят того, чтобы с утра далеко ехать.

— Но ваше отношение к кино изменилось?

— Да. Потом и само российское кино изменилось, стало возрождаться, выходить на свой путь. И я начала сниматься. Правда, только в 2000 году. Но с уверенностью, конечно, все равно не все так просто. Она уходит всегда в первый съёмочный день. Иногда начинает казаться, что ты даже не знаешь, как дышать, как ходить. Но периодически она возвращается. Тогда я думаю, что что-то понимаю в этой профессии. А иногда кажется, что ничего не понимаю. Но это вовсе не прямой путь. В театре вообще меня трясет как осиновый лист.

— Перед каждым спектаклем?

— Да. И всех артистов. Всегда. Хотя я долгое время не работала в театре, а потом вернулась и уже изменилась чуть-чуть. Ощущение некоего опыта за плечами позволяет чувствовать, что я уже не так боюсь, что, наверное, что-то могу сказать. Потому что, когда ты боишься так, как боялась раньше я, ничего невозможно сыграть. Трясется даже подбородок. Теперь я хотя бы дала себе возможность что-то играть на сцене. Сейчас мне полегче. Но в принципе театра я боюсь ужасно, а кино — нет.

— Почему?

— Театр — это другая история. Она происходит в реальном времени. И в кино я как-то все понимаю — это мой мир, в котором есть камера, есть я, есть режиссёр. Мы что-то свое плетем, и никто нам не мешает. В это время не нужно думать о зрителях. А в театре это процесс, когда ты чувствуешь, что на тебе лежит огромная ответственность: если собьёшься, нужно будет куда-то вырулить, вывести эту огромную махину. Сейчас мне уже нравится, что можно тянуть эмоцию, в течение двух часов проживать большую историю. Театр мне снова начинает нравиться.

Полную версию интервью читайте на сайте «Вечерней Москвы».