Выпускник ГИТИСа Артем Устинов представил спектакль «Сказки Чёрного леса» в Национальном театре Карелии

В Национальном театре Карелии прошла премьера спектакля «Сказки Чёрного леса» по сказке немецкого романтика Вильгельма Гауфа «Холодное сердце». Режиссёром спектакля выступил выпускник Мастерской Сергея Женовача Артем Устинов.

Режиссёра постановки Национальный театр, можно сказать, – «выиграл». Артем Устинов попал в Петрозаводск по программе «Театральный разъезд», которая была придумана для молодых режиссёров, у которых есть идеи, но нет своего театра, и региональных театров, у которых есть ресурс, но не хватает свежих режиссёрских экспериментов. Корреспондент сетевого издания «Республика» поговорил с молодым режиссёром о том, как шла подготовка к выпуску спектакля.

— Говорят, что изначально вы приехали в Национальный театр с «Периклом» Шекспира? Почему вы передумали?

— Конкурс «Театральный разъезд» не дает ограничений на то, по какой пьесе писать экспликацию. Я написал по тому, что у меня было в голове. Я не знал, в какой театр придет моя заявка. Не знал особенностей труппы, количества людей, как они заняты, сколько у нас времени, какими мы располагаем ресурсами. На месте мы решили выбрать что-то чуть менее масштабное. Потом я немного разобрался, какой это театр, что ему нужно и что я могу предложить.

О «Холодном сердце» Гауфа я думал прежде, даже хотел кому-то предложить, но не знал кому. И вот подвернулся этот случай, и я подумал, почему бы и нет. Какая-то была внутренняя потребность рассказать именно эту историю. Я подумал, что этот материал можно и подростку показать, и взрослому человеку, и кому угодно.

— Я обратила внимание, что вы не берете известных пьес для постановок. Ставите Чехова, но не «Три сестры», а рассказ «Гусев». У Тургенева вы взяли «Клару Милич». У Шекспира вас интересует «Перикл», а не «Отелло». Почему так?

— В институте нас так настроили. У нас есть тематические семестры, когда мы читаем все произведения автора и потом уже выбираем, что делать. Это учит смотреть на вещи шире, понимать, что у автора есть вообще. Не все рассказы Чехова на одно лицо, естественно. От смешного он дошел до рассказов о сути человеческой жизни.

Однажды я задался целью изучить репертуар театров страны, начал выписывать названия и понял, что большая их часть в репертуарах сходна. Общий список названий не такой и широкий. Бывают, конечно, эксклюзивные вещи, но кажется, что их должно быть больше. Конечно, зрителю нравится то, что ему уже знакомо. Но моя цель – расширять список. И артистам это нужно, чтобы они не играли третью «Чайку» в своей жизни, а играли что-то в первый раз.

Это как авторское кино. Оно только такое может быть. И больше его нигде не будет.

— Вас интересует эпос, эпическое?

— Да, это мой интерес, который иногда совпадает с потребностью театра. Мне всегда нравились такие формы, они меня завораживали. Сочинение, которое интересно делать на основе именно не драматического материала, не предназначенного для постановки изначально. Мы сейчас находимся на родине «Калевалы», и людям тут не надо объяснять, что из этого может быть. Может, это потребность внутреннего ребенка, чтобы ему рассказывали интересные истории. Она как-то пробивается и требует того, чтобы я сам начинал рассказывать эти истории другим людям.

— Вы сами писали инсценировку «Холодного сердца»?

— У меня был сложный выбор. История классная, но она совершенно не сценична. Впрямую этот текст играть, конечно, сложно. Поэтому я стал его в какой-то момент немножко подминать, осовременивать, делать более удобоваримым с точки зрения произносящего, чтобы эти диалоги приобрели именно драматическую остроту. Проза вместо драматургии – всегда палка о двух концах. С одной стороны, она эффектная в своих сюжетах, поворотах, а с другой стороны, её язык не предназначен для того, чтобы написанное произносили вслух. Поэтому мы что-то вписали, что-то дописали. Там есть два монолога, которые вообще сочинены от начала до конца.

— Это вы их сочиняли?

— То, что Глеб говорит, это из Ницше «Генеалогия морали». Всё в копилку. У меня и раньше были опыты общения с прозой, поэтому, когда я возвращаюсь к этому мысленно, понимаю, что надо было быть смелей. Просто смелее с этим. Потому что это разные вещи: читать глазами и слышать со сцены. И артистам удобнее произносить чуть более адаптированный текст. Я не драматург, но подумал: почему бы нет? И в условиях сжатого времени это было единственно возможным вариантом.

К сожалению, не всегда получалось сочинять это этюдно, а хотелось бы, чтобы у артистов текст рождался. Мы попробовали, но очень многое пришлось написать, принести и сделать. К сожалению, репетиции состояли из начала и конца, а середина как-то немножко как будто потерялась, но, может, изнутри это не особо заметно. По-хорошему, я люблю, когда всё рождается на репетиции. И с некоторыми местами именно так и произошло.

— Это школа вашего педагога Сергея Женовача?

— Сергей Васильевич не дописывает ничего за авторов, но он работает с авторами, которых можно не дополнять. Он сам говорил, что написанное и играемое – разные вещи. Можно не трястись над каждой запятой.

— Как вы искали музыку к спектаклю?

— Изначально мы хотели, чтобы актёры пели немецкие классические песни, но в электронной обработке. Как если бы условный Том Йорк сделал кавер на Шуберта или Брамса. Вообще оказалось, что у Брамса много классных песен. Но потом у нас осталась одна классическая песня, и мы стали расширять репертуар, что-то набрали. Там есть несколько разных вокальных вещей. Ксения (Ксения Ширякина — актриса театра и музыкант — прим. ред.) сделала аранжировки, есть несколько тем, лейтмотивов. В целом музыка вся звучит в одном стиле. И классическое, и современное похожи друг на друга.

— Песни похожи на зонги!

— Это же немецкая традиция. Тут автора особо изучать нечего – человек прожил всего 24 года. Мы и сказать о нём мало что можем, поэтому начинаешь изучать его среду, культуру языковую. При пристальном изучении немецкие романтики произвели на меня совсем другое впечатление. Я понял, что они какие-то книжные черви. В свои 30 лет они уже возглавляли кафедры университетов. Очень любили спорить об умном и высоком. Они говорили очень красиво, но сами как будто бы ничего не смогли создать весомого для театра, того, что осталось бы в долгосрочной памяти. Из литературы они оставили сказки. Можно сколько угодно задвигать идеи, но лучше всего сказки и получаются у братьев Гримм, Гауфа того же. Они сами считали сказки супержанром, и я их в этом поддерживаю.

— В прозе Гауфа финал счастливый. А у вас как?

— Счастливый финал сделать убедительным намного сложнее, чем трагический. Я думаю, что наш финал будет довольно духоподъемный. По-другому и быть не может, если это история про человека, который что-то понял и к чему-то пришел, и пусть даже он пришел к началу. Мы постараемся, чтобы финал заставил людей поверить в себя.

Полную версию интервью читайте на сайте сетевого издания «Республика».